Размер Цвет Изображения Выйти

Интервью с актрисой и директором театра на Таганке Ириной Апексимовой

— Каковы первые впечатления от сцены Таганки, каково Вам было впервые на ней играть?
Первые впечатления от сцены на Таганке у меня были, когда я впервые вышла на нее в 2016 году в качестве ведущей программы «Своя колея», в день рождения Владимира Семеновича Высоцкого. Мне было безумно страшно. Это был первый выход на эту сцену в качестве директора и актрисы, и ведущей. Это было ответственно и, в то же время, очень приятно.
— Как пришла идея поставить Чайку? В чём заключается новое прочтение?

Ну, я девочка, выросшая в стенах Художественного театра, поэтому «Чайка» для меня — это как бы символический спектакль, с которого начинается новый театр, новая жизнь. Такая своеобразная «Синяя птица», она же «Чайка». Идея поставить спектакль пришла не мне, а режиссеру Дайнюсу Казлаускасу. Я её с удовольствием поддержала, почему бы и нет, почему мне не пришло это в голову раньше. Мы создаем новый репертуар, новый театр, потому что жизнь идёт дальше, и «Чайка» как нельзя лучше подходит под хороший символ успеха. Здесь нет нового прочтения, а есть прочтение очень объёмного, очень глубокого текста Чехова. Наверное, потому, что играем в этой постановке мы, это всё равно новое. Любой артист, насколько бы не был актёр профессиональным, всё равно транслирует любую роль через себя. Это не значит, что он перевоплощается, но всё равно оправдывает того или иного персонажа и идет от опыта самого человека — артиста. Не было желания удивить и сделать какую-то абсолютно новую, никем не виденную до сих пор «Чайку». Было желание сделать хороший спектакль.
— Что для Вас главное в персонаже Чехова Ирине Николаевне Аркадиной?
То, что она — женщина. Чехов и является великим драматургом, потому что его персонажи очень глубокие и очень непростые, как и все мы, люди. Мы все не бываем только хорошими или плохими, добрыми или злыми. Мы все очень сложные и проявляемся в разных ситуациях по-разному. В чеховской Аркадиной этого выше крыши.
— Есть ли у Вас любимая роль?
Любимой роли у меня нет. Каждая роль, которую я работаю сегодня, для меня самая любимая, слава Богу. У меня есть возможность выбирать для себя роли и играть только то, что мне безумно дорого.
— Каково быть актрисой и управлять театром одновременно? Не разные ли это роли?
Да, это разные роли. Но как говорил знаменитый персонаж из всеми любимого фильма «Берегись автомобиля», «Насколько бы лучше играла Ермолова вечером, если бы днем она стояла у шлифовального станка»! Поэтому одно помогает другому…
— Каким будет «Театральный Марш» в этом году?
Театральный марш будет отличаться от предыдущих фестивалей, мы никогда не повторяемся в своей программе. У нас всегда участвуют лучшие театры города, со своим лучшим репертуаром, который прошёл за предыдущий сезон. С самыми интересными, на наш взгляд, постановками и, конечно, с теми, которые нельзя разрушить уличной атмосферой. Потому что надо понимать, что такое улица, что это очень непросто. Будет много очень интересных постановок. И, наверное, самое знаковое для меня как Директора Таганки, что в этом году на фестивале будет представлено сразу два спектакля Таганки, безумно интересных. Это совершенно молодые по постановке, по возможностям, по резонансу спектакли: «Золотой дракон» Леры Сурковой и «Вий» Александра Баркара.
— Как и зачем родился проект «Репетиции»? Он идет уже почти 2 года, какова динамика?
Зрительская аудитория Таганки постарела. А для того, чтобы привлечь молодую аудиторию, нужны изменения, нужно развитие. В поиске новых форм и форматов я открыла творческую лабораторию «Репетиции». Её особенность состоит в том, что впервые серьезный репертуарный столичный театр делает режиссерскую лабораторию регулярной ежемесячной частью своей работы и основным инструментом по формированию репертуара. Это мой инновационный подход в поиске нового репертуара. Проект «Репетиции» подарил Театру на Таганке такие прекрасные спектакли, как: «Эльза», «Кориолан», рок-н-драма по Гоголю «Вий» и, конечно, иммерсивный мюзикл «Суини Тодд, маньяк-цирюльник с Флит-стрит».
— Вы работаете с молодыми режиссёрами, отличается ли новый театральный язык от того, к которому Вы привыкли?
Не существует понятия нового или старого театрального языка. Существует талантливый или неталантливый театральный язык.
Но, во-первых, мне не 154 года. И у меня такое ощущение, что я всю жизнь работаю с новым театральным языком. А привыкла я как раз к новому театральному языку. И гениальные режиссеры гениальны как раз в том, что они в любое время и с любой труппой работают совершенно по-новому, по-современному. Мне повезло, в моей жизни я работала с великими театральными режиссерами. И они были великими потому, что кто-то в более молодом, кто-то в более взрослом возрасте, они были современны.
— Как должен строиться маркетинг, чтобы в Таганку пришёл её зритель?
Нужны возможности достучаться до людей, которые не знают о существовании этого театра. А не знают те, кто стал в начале 2000-ых интересоваться, что такое театр. Что такое искусство. Именно в это время начался провал Театра на Таганке. Потеря интереса, скажем, молодой аудитории, потому что театр никогда не боролся за нового зрителя. И сейчас нам очень сложно достучаться до нового, до молодого зрителя, до того самого поколения Z, о котором никто не знает. Потому что они просто не знают об этом театре, слышали только негативную информацию, связанную со скандалами, увольнениями, судами и пикетами. Мне кажется это главное, что сейчас нам надо сделать.
— Как Вы относитесь к моде на иммерсивность? Новое ли это? Например, шоу «Вернувшиеся».

Иммерсивность – это абсолютно новое слово старой театральной формы в создании спектаклей. Всё новое – это когда-то забытое старое. Иммерсивными были спектакли в 70-х годах Любимова, когда зрителей на выходе метро «Таганская» встречали артисты и провожали их в театр. Очень много так называемых иммерсивных спектаклей было в Московском художественном театре, в одном из них я даже принимала участие во времена, когда ещё Михаил Горбачев был президентом. Мода всегда на что-то возникает. Шоу «Вернувшиеся» я не видела, наверное, это очень здорово. Я больше могу говорить об иммерсивном мюзикле «Суине Тодд», к которому я имею непосредственное отношение. Для профессиональных артистов – это некая новая грань в работе со зрителем. Потому что отсутствие привычной «четвертой стены» нужно все-таки преодолевать. И это очень интересный опыт общения со зрителем, который очень по-разному себя ведёт: кто-то включается, а кто-то зажимается, боится. Это очередной театральный опыт, почему бы и нет.
— Почему люди идут в театр? Есть ли основной посыл времени от театра зрителю сегодня?
Сегодня, как мне кажется, некоторые идут в театр по привычке, это более старшее поколение. И молодые, которые узнали, что в театре происходит живая жизнь, живые эмоции, что это не плоская картинка, которую ты видишь на экране, а это то, чего не хватает в жизни – общения с живыми людьми. Мне кажется, что в наше, не очень простое экономическое время, в театре есть все-таки некое место, куда можно спрятаться от бытовой реальности и проблем.
— Вы играете в двух спектаклях «Скамейка» и «Игра в правду». Расскажите о них и о партнёрстве с Гошей Куценко.
Вот ради чего и существует антрепризный театр: люди собираются для того, чтобы получить удовольствие самим и доставить удовольствие зрителям.
Осенью этого года спектакль «Игра в правду» будет отмечать свой 10-летний юбилей. Это такая очень живая история, несмотря на то, что мы её играем уже 10 лет. На сцене висит календарь начала двухтысячных, тем не менее история эта играется сегодня, и мы, сегодняшние артисты, выходим на сцену с сегодняшними эмоциями, с сегодняшним настроением, с сегодняшним опытом. Здесь играет не только Гоша Куценко, но и Дима Марьянов, Константин Юшкевич, это такая «счастье-банда». И спектакль «Скамейка» — это то же самое. Для нас с Гошей абсолютно нетипичны персонажи, которых мы играем. Ни мне, ни ему никто бы в жизни никогда не предложил сыграть контролера ОТК или водителя автобуса. Эти два персонажа другие, очень трогательные, очень незащищенные. Мы безумно любим этот спектакль, несмотря на то, что для актеров он очень тяжелый. Если можно так сказать, это игра на сливочном масле. Без спецэффектов, особой музыки, декораций и переодеваний.
— Вы родились в семье классических музыкантов. Какая музыка играла в доме?
У нас в доме играла разнообразная музыка, от Шопена до Штрауса. Мои родители очень любили музыку, и в связи с тем, что моя мама работала дирижером в театре музыкальной комедии, у нас в доме собиралась очень смешанная компания из преподавателей училища искусств, артистов, музыкантов. Мой брат старше меня на 15 лет, поэтому мое взросление началось на прекрасной советской музыке – ансамбля «Цветы» и тому подобном.
— Вы росли в Одессе, скажите, что такое одесский дух? Не ушёл ли он сегодня?
Я не знаю, что происходит в Одессе сегодня. Но мне кажется, что этот дух не ушёл. По крайней мере, внутри у меня ощущение, что только благодаря этому духу я и держусь сегодня.
— В чём разница между обучением искусству танца в США и в России?
В то время, когда я училась танцам в США, в России этому не учили. В России была потрясающая классическая база. В Школе-студии МХАТ танцам нас обучала прекрасный педагог — замечательная балерина Большого театра Лариса Борисовна Дмитриева, это такая настоящая классика русского балета. В то время ни степу, ни джазовым танцам в России не обучали, поэтому существовала просто разница в стилях.
— Чей совет Вы запомнили на всю жизнь, и он Вам помогает до сих пор?
Булгакова: «Никогда ни о чем не просите, особенно у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут».
 
Источник - Contralto People