«Старший сын». А. Вампилов.
Театр на Таганке.
Режиссер Денис Бокурадзе, художник Елена Соловьева.
«Среди шума и грома,
И ночных неприличий
С отдаленного дома
Слышу песенку птичью…»
Это, кто не знает, Володин. Решила объяснить спектакль Дениса Бокурадзе через стишок.
В том смысле, что свое искусство он как бы насвистывает, это та самая птичья песенка среди шума и грома, и «ночных неприличий» современного театра…
Проще сказать, в его театре (и в «Старшем сыне» — первой столичной премьере этого авторского театра, живущего в Новокуйбышевске) на тебя не обрушиваются музыка, видео, следящие камеры, не громоздятся аттракционы и, в общем, не грузятся проблемы. Здесь вообще нет крика, лирическая мягкость, подкрепленная светом Е. Ганзбурга, окутывает отношения хороших людей, бережно относящихся друг к другу. Мысль о бережности и необходимой человеческой нежности — главное в «Старшем сыне», потому здесь не нужны навесные микрофоны: шепот на самом деле слышен всегда, это крику нужно техническое усиление.
В «Старшем сыне» звуков реальной жизни нет совсем: герои носят шерстяные носки, которые вместо тапочек надевают, входя в квартиру, и, вследствие этого, совершенно бесшумно касаются пола… А спектакль вообще не касается жизни в ее реальности, Бокурадзе тут сочиняет, подобно Сарафанову, произведение под названием «Все люди братья», только это не оратория, а камерный концерт для нескольких актеров.
В. Уриевский (Бусыгин), Ф. Котов (Сильва).
Фото — архив театра.
Тем, кто заподозрил в спектакле Бокурадзе жизнеподобие и бытовизм (а я слышала такие отзывы), скажу «ха-ха-ха». Все спектакли режиссера в родном театре «Грань» и московский «Старший сын» тоже — это абсолютно эстетизированная реальность. Или даже нереальность: это некая ритмизированная изобразительная фактура, партитура шепотов и звуков, пластические экзерсисы нелепых, эксцентрических, по-своему заурядных персонажей.
Такое впечатление, что герои касаются друг друга кончиками пальцев, мягкими подушечками. Скользят по площадке в мягких носках и одетые во что-то вязаное, тоже мягкое. Спектакль и начинается с долгого входа — потайной ночной жизни: что-то скрипнуло, кто-то прокрался в темноте, кто-то пробежал, шмыгнул, нырнул под одеяло, кто-то (уточним — Нина) это одеяло поправил (уточним — оно было Васенькино). Все передвигаются на цыпочках, стараясь никого не потревожить… Тихо выпивают (Сарафанов — Николай Чиндяйкин), тихо мерзнут, тихо мечутся по комнате (Васенька — Александр Метелкин).
Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.
Площадка (Малая сцена Таганки) расчерчена подобно «Догвиллю» или «Трем сестрам» Кулябина — Головко: стены и комнаты сарафановского дома условны, а советская бытовая аскеза обозначена двумя спальными топчанами и двумя стопками фанерных, тоже ненастоящих, чемоданов. Из такой фанеры делались советские шкафы и тумбочки. Колорит — сепия. Полотняные и льняные ткани костюмов Е. Соловьевой измяты, как мялись мужские рубашки 1950-х, свитера связаны простой платочной вязкой, карманы — резинкой, все доморощенное, рукотворное, из предместья, в котором происходит известное всем свидание Бусыгина и Сильвы с семьей Сарафановых.
Пьесу Вампилова можно играть как драму (крупным планом тут — Е. Леонов в фильме), а можно как комедию (Г. Козлов семь лет назад вернул «Старшему сыну» комедийное первородство, поставив историю про двух замерзших двадцатилетних салаг, нашедших, в итоге, своих). А можно — как лирическую песенку, что и делает Бокурадзе.
Н. Чиндяйкин (Сарафанов), А. Метелкин (Васенька)
Фото — архив театра.
Мотив «песенки» тут усилен: очкастого, с немытыми патлами, поначалу очень необаятельного Бусыгина играет Василий Уриевский, исполняющий собственные, стилизованные под 70-е, песни. «Фрик-бард» и участник «Голоса», как я выяснила уже после спектакля, не расстается в спектакле с гитарой, ритмически настраивая спектакль, аккомпанируя жизни этого «милого старого дома» (Вампилов тут поставлен, пожалуй, как Арбузов с его птичьими песенками про ненастоящую жизнь и ее, ненастоящей жизни, безмерное обаяние). Бусыгин у Бокурадзе выглядит реальным продолжением музыканта Сарафанова: то, что не сочинил в своей оратории отец, теперь сочиняет самозванный сын. Что-то в этих текстах есть от неблагополучия Б. Рыжего или какого другого поэта, не очень отмытый студент Бусыгин — Уриевский транслирует лирику, пробивающуюся сквозь его нелепость, одиночество, комплексы, бездомность. И Нина (прекрасная Александра Басова), застенчиво и нежно смеясь, привычным движением заботы о ближнем не раз снимет с его плеча приставший волосок, а прося: «Помоги», — дает ему в руки не веник («Я объявляю уборку»), а гитару. И замирает под его песню…
Снятый волосок (или пылинка) — весомая характеристика поэтики этого спектакля.
Бокурадзе чередует ритмы: одновременное говорение всех… пауза… молчаливые, бесшумные, ласковые любовные сцены Нины и Бусыгина, контрастно оттененные резким хохотом невидимых Макарской и Сильвы (Марфа Кольцова, Филипп Котов).
Когда люди внимательны и сердечны, добры и наивны, тактичны и нежны, — их жизнь обязательно споется в тихую, скромную, но достойную песенку. Ночь будет нежна так же, как утро, а Сарафанов — как Нина. Денис Бокурадзе пропел в спектакле гимн немудреному простодушию и милым грациозным чудакам, проживающим свою жизнь, не трогая другого пальцем. А если и трогая — то мягкой подушечкой, и точно — не указательного пальца.
Марина Дмитревская
Источник: http://ptj.spb.ru/blog/myagkie-lyudi/